44
Ник хотел сделать запись в дневник и неожиданно уснул. Он поднялся наверх, в свою комнату, рассчитывая пробыть в ней не больше десяти минут, а пробыл почти до вечера. Достал книжечку, присел к столу, снял колпачок с авторучки. Посмотрел на солнце. Приступ бессильной ярости и стыда заставил голову опуститься вниз, он вжался лицом в открытую страницу и мгновенно, как от удара, отключился. Какое-то время спустя Ник в полусне переполз на постель. Ему ничего не снилось, но во сне он забыл, где он и что происходит вокруг.
В дневнике осталась только короткая запись, она обрывалась на полуслове:
“Вчера я попал в парадоксальную ситуацию. Я не мог ничего изменить. Когда ты ничего не можешь изменить, ты должен быть спокоен. Если ты раб обстоятельств, ты невиновен. Но мне не удалось... До сих пор ощущение мерзкой горечи во рту... Такое ощущение, что я сам, своими руками ее убил... Но, если взвесить происшедшее трезво, то получается...”
Проснувшись в конце дня, Ник вернулся к столу и хотел дописать свою оборванную фразу, но не смог выдавить из себя больше ни одного слова.
Внизу, в подвале, было какое-то движение, какой-то грохот. Ник поднялся из-за стола и сквозь открытую дверь увидел Ли. Ли с книгой лежала на своей постели.
– Проснулся? – спросила она. Он покивал. – Пришел в себя?
– Вроде!
– Купаться пойдем?
Он опять покивал.
– Завтра уедем отсюда... Утром! – говорила Ли, когда они спускались к морю. – Завтра здесь будет война. Конечно, очень любопытно посмотреть, как выглядит война, но давай не будем смотреть. Давай, мы с тобой эту сцену переживем как-нибудь умозрительно.
– И девочки едут?
– Конечно... – Ли, как и утром, зачерпнула в ладонь воды и плеснула себе в лицо. – Арчил действительно хороший человек. Он нас выгоняет. Я удивилась даже... Ты знаешь, Ник, он, по-моему, все понимает не хуже нашего... Он ответственность чувствует.
– А что тебя удивляет?
Солнце уже ушло, поредели на темнеющем куполе звезды. Ли медленно шла вдоль самой кромки воды, она не оборачивалась.
– Ничего меня не удивляет... Страха нет, вот, что удивительно. Всегда думала, что буду бояться. И не боюсь.
– Совсем?
– Не знаю. Тебе ведь тоже не страшно, правда?
Он двигался за ней, он смотрел то на спину матери, затянутую в тонкую шерстяную кофту, то себе под ноги. Так же как в городе он старался не наступать на трещины в асфальте, теперь он старался не наступать на черные камни, повсюду выступающие из песка. Белые камни он с удовольствием накрывал подошвой. Иногда он смотрел на ноги матери. Ноги у Ли были длинные и очень красивые, без изъяна. Легкой тенью они отражались в темнеющей прозрачной воде (отражались только ноги, остальное не успевало отразиться не хватало света). Он закурил. Воздух был прохладный и плотный вокруг. Он окончательно приходил в себя, горечи во рту не стало.
– Не страшно, – сказал он. – Было очень противно, но уже прошло.
– Правда?
Она остановилась и обернулась. Она улыбалась. Плечи ее слегка дрожали, как от озноба.
– Правда, ма. Уже прошло. Давай, окунемся?
Неподвижные, они стояли лицом друг к другу (почему-то Ник подумал, что не посмотрел и наступил на черный камень). Какое-то время они молчали, вглядываясь друг другу в глаза.
– Ты самая красивая женщина!.. – сказал Ник.
– Самая красивая по сравнению с кем?
– Я не сравнивал... – он говорил шепотом. – По сравнению с тем, что я мог бы только придумать.
– Я лучше твоей фантазии?
– Лучше.
– Не будем купаться, – она отняла свои глаза от его глаз и посмотрела в небо. – Холодно.
– Холодно, – согласился Ник и тоже посмотрел в небо. Звездный купол, казалось, медленно двигался по часовой стрелке – огромный, проколотый синими световыми иглами бархатный полог. – Пойдем еще погуляем?
Он взял ее за руку. Он не посмел обнять ее за плечи.
« Я пережил сильное потрясение... – сказал он себе. – Не одно даже... Все во мне обострилось. То, что я могу почувствовать сейчас, я больше никогда уже не смогу почувствовать. Столько времени, сколько ее рука пробудет в моей руке, это и будет продолжаться... Я не хочу больше думать... Не хочу думать... Молчу, молчу и не наступаю на камни. Молчу! »
Здесь не было болота, здесь, по левую руку, возникали и занимали четверть неба какие-то мягкие холмовые изгибы. Они отошли довольно далеко по берегу. Они двигались не в сторону турбазы, а в сторону города Сухуми, где были аэропорт и вокзал.
Ник посмотрел назад. Домов видно не было, за холмами не было видно даже кусочка деревни. Усилием воли он заставил себя отпустить руку Ли. Подражая ей в каждом движении, наклонился к морю и плеснул воды себе в лицо.
– Нужно возвращаться, по-моему, – сказал он.
– Почему?
В темноте почти не было видно ее лица. Осторожно кончиками пальцев она прикоснулась к его подбородку. Пытаясь избежать следующего ее прикосновения, он шарил глазами по холмам.
– Смотри, ма, что это там?
– По-моему, костер жгут.
Справа, метрах в трехстах по берегу, на темном изгибе холма дрожал отраженный красноватый свет живого пламени. Костер развели в ложбине, его не было видно ни с моря, ни с берега.
За спиной далеко Ник уловил какой-то новый звук. Будто ударил ребенок в сухие ладошки. Он прислушался, но звук не повторился. Зато вдруг налетевшим порывом ветерка принесло от костра несколько фраз.
– Там женщины какие-то! – сказала Ли. – Пойдем? По-моему, по-русски говорят.
Ник кивнул опять. Они поднялись по осыпи вверх. Костер оказался совсем небольшим. В полутьме поблескивали бутылки и стаканы. Можно было различить разбросанные цветные подстилки, стояла какая-то корзина, а слева (вероятно, там был выход на дорогу) был брошен мотоцикл. В погашенной фаре отражался костер.
Ли первой спустилась в ложбину и, как чужой, прозвучал ее веселый голос:
– Добрый вечер. Можно погреться у вашего костра?
Женщина действительно оказалась русской. Она была одна (неприятно кольнуло, когда она сказала, что работает буфетчицей на турбазе). Мужчин было пятеро, все кавказцы. Какие-то шофера на дальних рейсах. Пили сухое вино и чачу. Ник моментально опьянел. Сквозь треск пламени он поймал еще несколько хлопков, но тут же позабыл о них. Буфетчицу звали Людмилой, и, стараясь немножко задеть Ли, оживлено беседующую о чем-то с этими шоферами, он говорил Людочке различные теплые комплименты и целовал ей руку.
– А вы из Москвы? – спрашивала она, отдергивая пальцы.
– Конечно...
– Вы там родились?
– Ну а как же?!
Чача гуляла в его мозгу. Огонь костра расслаивался. Удваивалось и опять возвращалось к форме белое полное женское лицо.
– Говорят, москвичи гордятся! – сказала она.
– Я не горжусь... Нет... Я, знаете... – Ник с трудом подавил смешок. – Я такой простой... Нет, честное слово, я простой!..
В первый раз за сутки Ник расслабился. Может быть чача была хорошей, такую делают только для себя, не на продажу – пьешь и не чувствуешь крепости, а потом сразу теряешь всякую адекватность; может быть, наконец, сказалось длительное, не оставляющее даже во сне напряжение. Он размахивал руками, говорил глупости, показывал темнокожей, но русской женщине с грубоватыми чертами свои часы, совал ей в лицо циферблат, что-то рассказывал о школе, сравнивал своих дур-одноклассниц с этой женщиной, так, что сравнение выходило в ее пользу. Каким-то образом кружка все время оставалась полной. Ник прихлебывал из нее, обливался чачей, смеялся. И вдруг он будто споткнулся.
Он не смотрел на мать, все это время Ли оставалась где-то рядом, но за спиной, вне поля зрения.
– Погоди, Людмила! – сказал он, больше для себя, чем для нее. – Извини!
Он повернулся. В свете костра он ясно увидел темные фигуры, окружившие Ли. Мать смотрела на него, в руке ее, так же как и в его руке, была полная кружка. В глазах матери как в мотоциклетной стеклянной фаре отражался костер. Глаза были полны ужаса и отвращения.
rus 
deu 
вернуться
к предыдущей
читать
следующую