Глава 44.
Телохранитель, сестра, любовница
Плотный дождь тщательно гримировал камень под целлофан. Не июль за окнами, конец сентября: зеркальные зонты, кипящие лужи в пузырях. От небывалой жары, прозрачным утюгом прокатившейся по столице, остались только трещины на потолке и цифры пострадавших в быстро желтеющих газетах. Полосатые навесы над горами арбузов уже не красно-синие - черные. И чертовски холодно. После бури температура ни разу не поднялась выше четырнадцати градусов. Были и еще неприятные мелочи. Распечатав пакет из прачечной, я обнаружил пятна на простынях. Мои голубые финские простыни все в потеках: то ли сперма, то ли вино.
- Хорошо, не кровь, - мой новый телохранитель, мял губами резинку, и слова шли с неестественным интервалом. - У меня хуже получилось. Жена ноги брила и порезалась, дура. Все белье измызгала... - Как и обычно поднявшись за мной в квартиру, Лопатников стоял за спиной. - Ни отстирать, ни выбросить. Что делать? Если такую простынку в мусор засунуть, что соседи скажут?.. Что подумают?
В который уже раз мамочка оказалась права, ко мне не просто приставили нового телохранителя, ко мне приставили навязчивую, глупую няньку. Стандартенфюрер Иван Лопатников с виду был простоват. Этакий словоохотливой добрячок. Но что скрывалось за этим? В учебнике физиогномики я нашел рисунок уха. Форма ушной раковины на картинке полностью соответствовала форме ушной раковины моего шофера. Под рисунком была подпись:
« Увидев у кого-нибудь такое ухо, опасайтесь. Этот человек -прирожденный убийца. В нем нет ни жалости, ни сострадания. Смерть - его ремесло. При первой же возможности постарайтесь избавиться от его общества ».
- Пришлось сжечь простынку... Вы вдумайтесь, Сергей Варфоломеевич, пришлось сжечь...
За стеной в квартире сестры играла музыка. Звук чистый, объемный. А это значит, Татьяна купила себе приличный магнитофон. Новая мебель, ковры, холодильник, набитый черной икрой, и все это за одну неделю. Получив свою часть наследства, сестренка оттягивалась от всей души. С детства мечтала бухарский ковер со слонами над кроватью повесить, и повесила, мечтала наесться до отвала черной икрой, и наелась так, что кровь из носа потекла. Как и все мы, детдомовские, моя сестра была немножко ущербным человеком. За стеной что-то лилось и звенело, и было слышно, как подпрыгивает от радости мой любимый племянник Иннокентий.
- Вот что... Поезжайте в гараж, Иван Спиридонович. - наконец, повернувшись к Лопатникову, сказал я. - Вы мне больше не нужны сегодня. Поезжайте. Седьмой час уже... Вы уже полсуток на ногах...
Круглое лицо моего телохранителя растянулось в улыбке. Между зубов выдулась розовая жевательная резинка.
- Да, ничего. Ничего. Я трудоболик, знаете. - В его выпуклых глазах колебалась влага. - Но, ваша правда, Сергей Варфоломеевич, поеду... Жена будет рада. Она у меня добрая... Дурочка... Поеду...
На часах было уже восемь, свидание с Петровой назначено на половину девятого, и это значило, что Наташа скоро появится, (пунктуальная девочка, даром что талантливый журналист). Скованный своей новой работой, я не рисковал писать некоторые вещи даже под псевдонимом, и цикл статей о моих нацистах достался Петровой. Пробный шар: минимум информации, максимум пафоса. С минуту поколебавшись, я смял испорченные простыни и сунул их в мусор. Чего мелочиться, я же теперь миллионер. Без проблем купить и застеленную кровать из Эрмитажа, если охота придет.
Накануне мы с Петровой сидели в кафе напротив редакции, нужно было подробно обговорить детали, и вдруг она спросила меня:
- Сережа, у тебя как завтрашний вечер? Занят?
Я сверился с ежедневником.
- Есть окошко. Где-то с половины девятого и до утра. А в чем проблема?
- Ты не мог бы пожертвовать мне завтрашнюю ночь?
На лице Наташи Петровой не было ни капли смущения. Она попросила меня об этом не как женщина мужчину, нет. С таким лицом можно занять червонец до получки. И я, не подумав, согласился. Влип, как кура в ощип. Терпеть не могу наложений. С получившей отставку Катериной Васильевной я теперь встречался лишь два раза в неделю вечером в своей новой, унаследованной от отца, квартире. Теперь придется пересмотреть график.
«Шампанское я купил, цветы купил... - Соображал я, убирая бутылки в холодильник и расправляя цветы в вазе. - Да уж, придется мне с Петровой сегодня переспать. Придется! Я ей это обещал! Зачем? Разве с коллегами по работе можно этим заниматься? Но слово есть слово. Вот только, спрашивается, на чем я буду с ней спать, если простыней нет?»
Оставалось еще десять минут, и я зашел к сестре. Решил одолжить постельное белье. Иннокентий мгновенно оказался у меня на руках и, не задумываясь, сунул мне в рот большой кусок шоколада. Татьяна стояла перед зеркалом и молча примеряла какой-то чешуйчатый серебристый купальник.
- Когда входишь, стучать надо, - не оборачиваясь, сказала она. - Кстати, как тебе эта штука?
- Тебе не идет.
- Четыреста баксов! - Она сняла купальник и облачилась в новенький шелковый пеньюар. - Приличные люди надевают новую тряпку один раз. - Татьяна была пьяна. - Больше одного раза надевать, говорят, неприлично! - Босой ногой она отбросила серебряные трусики, и они упали в большую кучу одежды, уже лежащую на полу. - Хочешь выпить, Сережа? Классная штука, никогда не думала, что бутылка муската может стоить миллион... Крепкая!.. В нос бьет!..
С тех пор, как я отдал сестре ее часть наследства, у нас резко испортились отношения. Не сразу я понял причину ее возросшей раздражительности. Татьяна не смогла перенести, что отец оставил мне полмиллиона, а ей какие-то сорок тысяч и потрепанный Мерседес. Наверное, от одной только мысли, что эти полмиллиона могли достаться ей, в голове сестренки что-то сдвинулось, и мы перестали быть друзьями.
Мускат действительно оказался вполне приличный. Мы молчали. Я прислушивался к звонку. Петрова должна была появиться с минуты на минуту, а оставить Татьяну в таком состоянии я просто не мог.
- Что случилось, сестренка? Неужели, сорок тысяч это так много? Это же, считай, ничего! Зачем ты покупаешь всю эту дрянь?
- Да... - Она наклоняла бутылку над уже полным стаканом, и вино лилось через край. - Сорок тысяч, почему? И никакого письма, хоть бы объяснил? Почему он так поступил с нами, а, братик? Если человек отдает родных детей в приют, он наверное, не станет им завещать полмиллиона? Хотя, ко мне это не относится, мне он столько не оставлял! Папочка не интересовался нами при жизни, а после смерти вдруг пересмотрел все свои взгляды...
Мы сидели на кухне. В комнате, на радость Иннокентию, орал магнитофон, но я все-таки услышал звонок в мою дверь. В руках у Наташи были цветы - большой букет ромашек, я смешал его с букетом моих гладиолусов в вазе.
- Алексей Михалыч забраковал наш коричневый материальчик, - сказала Петрова. - Длинно, говорит. Придется подрезать. - Она стояла посреди комнаты, и с ее плаща все еще стекала вода. - Так что... Вот!
- Все сделаем! - Я помог ей раздеться. - Шампанское в холодильнике, там же отбивные. Ты можешь пожарить? Извини, у меня тут небольшое дело на полчаса. С сестрой плохо...
Когда я пересекал лестничную площадку, сквозь стены в подъезд пробился дребезжащий голос вечернего колокола. От этого звука меня прохватила дрожь, но я зря беспокоился, Татьяна так и сидела на кухне за столом со стаканом в руке.
- Он завещал мне свою душу, тебе и мне, - продолжала она так, будто я никуда и не выходил. - И я согласилась!
- Погоди! Таня, успокойся. Перестань пить. На что ты согласилась?
- А вот! - она вертела знакомый магнитный пропуск с двумя маленькими красными буковками «РФ» на уголке. - Я теперь не просто девушка. Я теперь, Сережа, гелстандартенфюрер. И член партии, между прочим... Братик, тебе нравится наша партия? - С заметным усилием она посмотрела мне в глаза. - Я знаю, тебе нравится... Бей жидов и коммунистов!.. Так? Мне показывали одну бумагу. Очень интересная бумага. Во всех деталях акция устрашения... Там твоя подпись, Сережа...
- Может быть, там была подпись отца? - Сразу припомнив чистый бланк так неосторожно подписанный мною, спросил я.
- Может быть, может быть... Сережа, а ты действительно становишься на него похож. - Чтобы не отвести взгляд, Татьяна сжала собственную голову в ладонях. - Копия... - Слезы, залившие красивые ногти с алым маникюром, медленно стекали по запястью сестры и каплями падали на стол. - Но отец умер, - сказала она. - А там стоит число. На документе.
- И ты в это веришь?
- Почему, нет? Я верю... Да! Я верю... Вполне! - все-таки она отвернулась.
- Татьяна? - я вопросительно смотрел на нее и, надеюсь, улыбка моя была достаточно язвительна. - Подними, подними глаза. Подними!
Колокол звонил очень долго. Он смолк только, когда я, уложив спящую сестру, вернулся к себе и разлил шампанское по бокалам. Эту ночь я провел с Наташей Петровой. Напрасно я так поступил. Сокращать в соавторстве нашу коричневую статью оказалось куда приятнее, чем голышом подпрыгивать в постели на свежих одолженных простынях. Никакого чувства. Чистая механика.
rus 
deu 
вернуться к предыдущей
читать
следующую