Глава 9.
Гоблины
Возвращались долго той же дорогой. Луна белым колесом прокатилась по небу и давно уже пропала за рифлеными башенками вокзала. Между досками вагонов в щелях, и под колесами больше не было могильной черноты, но на светлеющем небе все еще висели упрямые звезды. Было охватившая меня сонливость пропала. Сорвав травинку, я сунул ее в рот и пожевал. Травинка оказалась неожиданно сладкой, как просроченный анальгин.
Лейтенант медленно шел по платформе, играл сорванной по дороге веткой сирени, он не смотрел на меня.
– Могу, конечно, чаем угостить, но лучше идите вы сразу в метро. Поезжайте домой.
– Так закрыто еще метро.
– Я позвоню, вас пропустят. На ремонтом поезде прокатитесь вместе с рабочими. С ветерком. Никогда не ездили?
– Приходилось и с рабочими, – я сделал паузу и с нажимом сказал. – Но мне казалось, мы с вами до другого договорились?
Мне не легко было это произнести, но сказав, я почувствовал облегчение.
– Ну, вы и упрямец, – ухмыльнулся лейтенант. Он вдруг остановился, повернулся, и ветка сирени игриво хлестнула меня по плечу. – Женщина и шампанское? Я помню. – От сирени исходил пронзительный мокрый запах. – Ладно. Сделаем.
Почему я уперся? Почему я настаивал на своем дурацком условии. В самом деле, зачем мне в пять часов утра ящик шампанского? Куда я пойду с ящиком? Иногда бывает приятно покувыркаться над пропастью, пощекотать себе нервы, но ночное приключение уже изрядно опротивело мне. Не тот случай. Можно было спокойно вернуться домой, не на метро, конечно, на такси, деньги в кармане были, принять душ, лечь в постель, расслабиться. На худой конец, можно было позвонить Наташе Петровой. Если сейчас распрощаться, дома я буду в половине шестого. Наташа классный репортер, она умет просыпаться в любое время суток, так что через секунду сна уже ни в одном глазу. Петрова хороший человек и, сыграв на жалости к коллеге, не трудно будет умолить ее приехать. Если уж мне так неймется потрахаться, чем плохо? Чем не вариант? Конечно, Петрова девушка с феминистскими идеями, но из жалости к слабому мужику в кровати обслужит не хуже профессионалки, по высшему разряду. И сто долларов не возьмет, и замуж проситься не станет. Уйдет утром на работу с таким видом, будто и чаю вместе не пили.
В зале ожидания было прохладно и пусто. Мраморные полы мутно блестели. Шаги разносились гулким эхом. За стеклами рассвет. Уборщица, Анастасия Петровна как работала так и заснула рядом с ведром, только присела. Меня немного напугал ее открытый во сне искусственный глаз. В глазу плавало какое-то искаженное пространство. На бронзовой фигуре вождя мирового пролетариата, замершего с поднятой рукой в центре вестибюля, колыхались неясные отблески.
– Ну, Сергей Варфоломеевич, честное слово, вы меня удивили. – Одну за другой отпирая наружные двери, говорил лейтенант, и эхо умножало его усталый голос. – Шампанское понимаю. Будет вам шампанское... Ящик шампанского, это без проблем. Но женщину? Зачем вам эти женщины?
– Мы договорились, – упрямо повторил я.
– Ладно, ладно! Я же сказал сделаем.
– Блондинку?
– Ну в самом деле, Сергей Варфоломеевич, где же я вам блондинку возьму? У меня в хозяйстве, сами поймите, только хроменькие минетчицы и сифилисные старухи... Вас устроит старуха?
– Нужно посмотреть. Покажите какие есть, я выберу.
– Значит любите женщин погрязнее? – Чтобы открыть последние центральные двери, выходящие на площадь, нам пришлось еще раз пересечь зал. – У меня жена, не поверите, за последние десять лет ни разу ей не изменил. Меня лично тошнит от вокзальных.
– Они живые, – сказал я.
– Пожалуй, – Лейтенант на минуту задумался. – Наши вокзальные на Барби не похожи, от них пластмассой не пахнет. Вот только, проблема, Сергей Варфоломеевич, не женщины они. Знаете, какой здесь идеал? Ростом так, чтобы мне по пояс была, чтобы рот на уровне ширинки, а голова квадратная так, чтобы пивную кружку было куда поставить.
– И что реально встречаются такие экспонаты?
– До идеала никто не дотягивает, но встречаются симпатичные. Близкие к идеалу. Ну в общем, сам смотри, выбирай. – И лейтенант показал рукой, куда смотреть.
Вот только что за высокой двустворчатой дверью лежала пустая вокзальная площадь, блестел асфальт, и вдруг все переменилось. Трудно было понять, откуда взялись все эти люди, площадь заполнилась, задвигалась. Они будто вырастали прямо из асфальта, – странные шаркающие фигуры. Было достаточно светло, чтобы разглядеть детали.
Дежурный по вокзалу был явно не доволен. Когда он только появился? Не было же его.
– Ты зачем двери пооткрывал? Рано еще. – Он зевал, демонстрируя желтоватые зубы и даже не пытался прикрыть рот, – Через час смена. Могли бы еще поспать.
– Да, видишь, проблема у нас. Женщину я ему обещал. Блондинку.
– Ну, женщину, так женщину. – Никифор Иваныч потряс головой, разгоняя сон, и вдруг хитро сощурился на меня. – Малолеток нету, – сказал он. – Третьего дня в спецприемник всех увезли. Ни одной не осталось. Ты, это, не рассчитывай...
– Я и не рассчитываю...
Ощущение было как при первом посещении кунсткамеры в Петербурге, тогда мне было семь лет, и я прижимался лицом к каждому аквариуму с заключенным в нем уродом, чтобы рассмотреть получше жутковатое содержимое, тогда меня просто за шиворот оттащили, а теперь пришлось отступить на несколько шагов, потому что вместе с первой фигурой, достигшей вокзальных дверей появился запах гниения. Я был поражен. Сколько раз приходилось мне видеть бомжей и бездомных, искалеченных судьбой женщин, да в общем-то каждый раз, когда я выходил на улицу, но днем они не так уж и видны, они разбавлены спешащей толпой, как блестящие иномарки новых русских разбавлены потоком отечественных машин. Проследишь глазами какую-нибудь сверкающую экзотическую тойоту, и нет ее. Теперь они были, как автомобили на платной стоянке в районе Кремлевской набережной, в чистом виде – в массе.
Они входили, неуверенно как на льду переставляя ноги, оглядывались одинаково, некоторые униженно кивали в мою сторону, они рассасывались по залу и присаживались, как дети вылупив глаза, замирали перед витринами закрытых киосков, или растворялись в районе туалетов. Кто-то всматривался в зеркальное стекло и обломком расчески уже поправлял спутанные седые волосы, кто-то развернул газету с завтраком.
Шепот, шарканье, сопение, щекочущий ноздри странный островатый запах падали. Впрочем, к запаху я быстро привык и перестал его замечать. Меня насмешила уборщица. Анастасия Петровна проснулась, встала и в ужасе разводила руками. Но что она могла изменить? Официально вход в вокзал открывали в восемь. Лейтенант распахнул двери исключительно из-за моего ослиного упрямства, и теперь начищенные полы быстро, на глазах зарастали темными пятнами.
Транзитные пассажиры были перепуганы. Они просыпались, хватались за чемоданы и вытаскивали билеты. Первый поезд пойдет еще не скоро. У транзитных были обреченные страшные глаза. Но они занимали меня меньше всего. Я как будто в первый раз увидел обнажающуюся нищету:
Разваливающаяся обувь, затянутая веревками; ватники; какие-то немыслимые прожженные плащи; шелковые платья со следами пролежней; туфельки, похожие на протезы, и протезы, выглядящие как начищенные офицерские сапоги, шляпы, напоминающие бумажные шестеренки, кофты, сквозь дыры которых просвечивало то ли тело, то ли другие кофты; треснутые стекла очков, палки, сумки, четки в дрожащих руках...
Издали, в предрассветных сумерках они походили на каких-то сказочных героев, на злых гоблинов, соблазненных блеском мраморных вокзальных полов и явившихся из своего подземного укрытия. Когда они оказались рядом, на расстоянии протянутой руки, сходство только усилилось. Иллюзию подкрепляли руки и лица – раздутые красные маски покачивались, сопели, резиновые рты приоткрывались и кашляли. Другие лица были похожи на лица носатых, глумливых мертвецов, вокруг глаз которых светились нежно-розовые круги, а со щек и подбородков свешивались какие-то струпья. Ни одного одинакового головного убора, и в разноцветных волосах женщин невероятное количество заколок.
– Гоблины! – прошептал я, и услышал за спиной как лейтенант усмехнулся в кулак.
– Да ты, сынок, и дерьма-то не видал. – На самом деле дежурный это сказал, или мне послышалось? Выяснять я не стал.
– Выбирай, – открыто усмехнулся лейтенант. – Выбирай, Сергей Варфоломеевич. Или все-таки чайку сначала попьем?
Когда мы вошли в дежурку, в аквариуме уже кто-то вяло матерился, а на столе стояли горячий чайник и бутылка рома. Сменщик – усатый щупленький парнишка, на котором милицейская форма была натянута как джинсовая рубашка на гладильной доске, все время поправлял несоразмерную с его детской головой форменную фуражку и повторял:
– Да вы пейте, пейте... Пока горячий. Ром ребята с Кубы привезли. Настоящий! Чай с ромом - это кайф! Пейте!
Детдомовское воспитание приучило меня к сдержанности даже в самые интимные минуты жизни. Я пил чай с коньяком и вовсе не спешил вернуться в зал ожидания. Не часто удается вырваться из привычного распорядка, но в такие минуты я почти счастлив. В такие минуты я воспринимаю жизнь как скольжение по сточной дождевой трубе. Хоть и против своей воли я двигаюсь по ней не спеша, как по музею, полному запахов и назойливых экскурсоводов, где в каждом зале, как центр экспозиции размещена обнаженная богиня: итальянка, француженка, латышка, японка, хохлушка... Где я беру этих женщин? Я нахожу их под забором, в грязной пивной, на автостанциях, в аэропортах и бывало даже на кладбище. Нет, я не извращенец и не маньяк, мне не нравится грязь, просто я ненавижу правильных женщин с чистыми спинами и тщательно расчесанными волосами. Эти хорошо сложенные женщины... они все напоминают мне отца.
rus 
deu 
вернуться к предыдущей
читать
следующую