9
Он спустился вниз и вошел в дом. Там, на первом этаже, все было застлано старенькими цветными циновками, мебели никакой – большая комната под лестницей. Он помнил, он осмотрел ее еще днем, комната походила на пустой огромный ящик, ящик с красно-зеленым ребристым дном, известковыми сырыми стенками и белой крышкой, посредине ящика стоял черный обшарпанный большой стол — высился массивный на витых ножках.
В этой комнате днем собирались скульпторы. Со стаканами в руках, они каждое слово старались прокричать, каждую фразу выдавали, как под пыткой, жарко. Они размахивали руками, рисовали фломастерами на кальке и расплескивали в горячке зеленое сухое вино, все это – стоя, расхаживая из угла в угол, пританцовывая, подпрыгивая на месте, хотя вокруг стола были разбросаны в беспорядке желтые плетеные стулья. Ночью в тишине пахло кислым молодым вином и гнилыми персиками. Во время ужина рассыпали перец, перец ощущался в темном холодном воздухе, острый, игольчатый запах, от него неприятно чесалось в горле.
Лампочки, ввинченные в массивную бронзовую люстру, отражали луну, пять белых точек в прозрачных шарах и никакого света. С тихим скрипом люстра покачивалась на своей цепи. Где-то здесь в темноте лежала собака. Почему-то он боялся наткнуться на нее ногой. Свисали по стенам какие-то мокрые веревки. Он накрутил одну веревку на руку. Нажал. Не порвалась.
Все окна огромной комнаты выходили во двор. Во все окна видны и луна, и сгрудившиеся под железным навесом скульптуры.
Противоположная стена упиралась в гору. За стеною был только многокилометровый слой необработанного камня.
Встав посреди огромной гостиной, он тер пальцами надбровные дуги, это помогало глазам привыкнуть к темноте. Он опоздал на один день.
« Сегодня пятое августа, – соображал он, восстанавливая в себе порядок задуманного. – Мира сказала, что будет в доме скульптора четвертого... Она сказала, что, может быть, сразу уедет, а может быть, ей придется задержаться на пару дней... Должна быть здесь? Интересно, что она скажет, когда увидит меня? Если, конечно, увидит! »
Было так тихо, что показалось, часы на руке остановились. Поднес их к уху. Сделал шаг вперед и сразу наступил на собаку.
– Тихо! – Собака почему-то только заворчала, завозилась, кажется, она даже не проснулась. – Видишь, тикают! – сказал он шепотом, наклоняясь к ней. – Спи, животное... Спи!
Он ласково потрепал собаку, провел ладонью по буграм свалявшейся шерсти.
Нигде в доме не было света. Воздух в узком коридорчике сквозил, как в туннеле метро, он был ледяным. Чтобы не сбиться, приходилось держать руку на левой стене. Мысленно он видел план дома и мог бы по этому плану на выбор проверить три-четыре комнаты, где Мира могла находиться, беда в том, что умозрительная схема никак не контачила с конкретным пространством. Пространство было враждебно, и он почти запутался в нем.
« Нужно было в компанию вписаться, когда они пили... Легко бы узнал, где она, в каком месте, – говорил он себе. – Как я теперь найду? – спрашивал он себя, и, конечно, улыбался. – Найду! Куда она денется... Найду! Находил уже... Только бы Ли не проснулась! »
В доме на ночь оставалось человек пять-семь, из них – три брата хозяина (один малолетний, двое других уголовники – не дай Бог разбудишь такого, застрелит, не просыпаясь), несколько женщин. Открывая дверь, осторожно надавливая на плоскую деревянную ручку, он старался даже не дышать.
Никого. Какие-то стеллажи, стулья посреди комнаты, мусор на полу. Пивная бутылка на подоконнике. Глаза уже настолько привыкли, что в лунном свете он отчетливо разглядел даже календарь. Лощеный прямоугольник был приколот к стене. Крупные черные цифры, стилизованный шрифт: март.
Он хотел поправить дело – перевернуть страницу. Недалеко, что-то скрипнуло, еще раз... Рука, протянутая к календарю, повисла в воздухе на полпути.
« Если они меня застукают, скажу, искал туалет... Если не нарываться, не лезть в женские спальни, не хамить, то, действительно, не застрелят же они меня, в конце-то концов... Что я сделал? »
Он хотел уже возвращаться, когда заметил желтый отсвет на полу в конце коридора. Оказалось, это не конец коридора, а только крутой поворот. Остановился.
Дальше была полуоткрытая дверь, метров десять до нее. Хорошо видна яркая блузка, висящая на спинке высокого стула, она освещена. Лампа в его сторону, свет в лицо, и за лампой, будто ничего, пусто.
Осознав вдруг, что он стоит на виду, и нет ни одного шанса остаться незамеченным, Ник только прикрыл ладонью глаза. Очень давно он запретил себе подглядывать за живыми людьми и теперь нарушил собственный запрет. Глаза привыкали, и за белым размытым кругом появились двое. Он не уходил, а они все не замечали его.
Легко скинутая на ковер плоская желтая туфля будто ударила. Движением головы отпущенные на свободу волосы... Поворот женского бедра, лица не видно, лицо в полосе темноты засыпано волосами, капельки педикюра... Маленькие пальчики вытягивались, нога была направлена прямо на него, а он хотел только разглядеть лицо. Потом голова запрокинулась так, что видны стали черные дырочки ноздрей. И он узнал Миру. Рука пошла вниз, и мокрая веревка болью прорезала ладонь. Он хорошо запомнил само движение вниз. Веревки были развешаны по всему дому, зачем? Над Мирой (никаких сомнений, он все-таки нашел ее) склонился мужчина. Кто? Он не видел. Только шелк расстегнутой рубашки, темноватые пальцы, кольцо, цепочка... Мутное зеркало, удвоенная свеча – длинный черный фитилек, блестящая тарелка, очищенный мандарин, часы на столике...
« Предала!.. – ему потребовалось усилие, чтобы не крикнуть, чтобы остаться на месте. В это мгновение он хотел только убивать. – Зачем?.. – он нарочно заставлял себя смотреть, как два человека треплют друг друга в постели. Ярко в лицо горела лампа. – Какая же ты... Шлюшка!.. »
Мужчина неприятно, смешно засвистел, завозился. Обнимая его, Мира повернулась таким образом, что под лампой оказался знакомый шрам. Всплыло ощущение крови на руках. Там, где теперь был шрам, сорок дней назад была просто спекающаяся горячая дырка от пули. А потом, когда он украл Миру из госпиталя, когда он раздел ее, как ребенка, укладывая в постель, на этом месте было твердое розовое вздутие. Тогда еще не сняли швы. Ему стало больно, и он подумал, что если бы в самом начале спихнул шлюшку на рельсы под налетевший поезд, то шрама бы вообще никакого не было, все это белое тело разворотило бы на куски. А к данному моменту оно бы уже подгнивало в земле.
Мужская темная рука протянулась и закрыла дверь. Лампу выключили, так что пропала и полоска внизу. Его так и не заметили. Смотреть не на что, он решил вернуться к себе в комнату.
Он уже соскучился по Ли, жадно хотел увидеть, как она спит (он сознательно раздувал в себе это желание). Может быть, неосторожным движением или звуком разбудить ее, сказать что-нибудь? Он брел, спотыкаясь, по темному чужому дому. Он хотел, и у него получилось. Наверное, так получилось впервые. Образ одной женщины вытеснил и ревность, и раздражение, вызванные другой. Он нарочно пытался противопоставить терпкий запах Миры, сладкий запах ее пота, острый запах каждого ее слова, запаху матери. Спасаясь, он довел себя до того, что уловил этот запах – запах открытой книги, запах хрустнувшего в тонких пальцах ванильного печенья.
– « Я ненавижу свет однообразных звезд. Здравствуй мой давний бред – башни стрельчатой рост... » – легко припоминая ее любимое, шептал он уже в голос. – « Кружевом камень будь, и паутиной стань. Неба пустую грудь тонкой иглою рань... »
Он остановился у окна в большой общей комнате и смотрел на диск луны. Там, в темноте за стеклами, мокро блестели кусты, за кустами темная фигура, слепленная из глины, железные стойки навеса, от них, как стрелки в детской игре, тонкие тени по двору.
Он не смог даже испугаться, когда кто-то подошел сзади. Скрипнула циновка. Мужской голос тихонечко выругался по-грузински...
С трудом он разлепил глаза. Он сидел на полу. Так же, в то же окно светила луна. Мизинцем он потрогал мягкое вздутие под волосами – не сильно ударили, но умело. Кожа на черепе цела, крови нет. Только горячо стучит боль в поврежденный затылок. Подступила сладкая тошнота. Он определил: в левую руку сделали укол. Вероятно, есть след от инъекции, но в темноте его не разглядеть, чешется знакомо, что-то под кожу впрыснули. Оглушили и сделали укол.
Прежде, чем потерять сознание, он успел подумать:
« Зачем это? Кому я нужен? »
rus 
deu 
вернуться
к предыдущей
читать
следующую