52
Царапина на лбу саднила, но уже не кровоточила. Ник не дал перебинтовать себя. Несколько часов он лежал под небом, не в состоянии подняться, потом присел и просидел неподвижно еще какое-то время. Ноги не слушались. Когда Ник наконец встал, его поташнивало, в голове будто происходили маленькие болезненные взрывы, и небольшой военный лагерь казался просто продолжением чего-то другого, недавно утерянного.
Стемнело. Горели костры, ходили пьяные люди. На него не обращали внимания, потому что на любой вопрос он отвечал на идеальном грузинском языке. Пока он лежал полумертвый, он был безопасен, а потом стемнело, и своих определяли в основном по голосу.
Часы были на руке. Ник приложил их к уху и укололся. Стеклышко разбито. Посмотрел, стеклышко больше не отражало звезды. Подкрутил, и часы весело затикали. Они затикали громче, чем раньше.
Вокруг лагеря лежала ночь. Ночь, в которой не было фонарей и луны, ночь, в которой можно было только по шороху волн определить свое положение и понять, где лежит море. Присев у одного из костров, Ник попробовал закурить, но от первой же затяжки в голове вспыхнула боль. Пришлось бросить сигарету в пылающие угли.
« Куда делась эта девочка из гостиницы? – подумал он. – Пока я лежал, она все время была рядом. Нужно поискать ее? Нужно поискать Ли! – в сердце кольнуло. – Ли! Может быть, администраторша ошиблась, может быть, мать жива? Может быть, она где-то здесь рядом, в лагере, в темноте? »
За кругом костра не разглядеть даже собственной руки. Он стоял и прислушивался. Сначала пытался понять, чей же это отряд и кого они собираются громить, от кого хотят защищаться, но запутался в ворохе незнакомых имен и в собственной головной боли.
Он наощупь нашел брезентовый полог палатки, откинул его и полез внутрь, растопырив руки. В палатке спали люди. Извинившись по-грузински, он приткнулся в чье-то большое горячее плечо и тихо заплакал.
« Неужели я смогу заснуть? – подумал он. Подступила волна тошноты. Ник перевернулся на спину. – Неужели я сейчас засну? – спросил он себя. – Ма-ма!.. – позвал он, уже теряя связь с реальностью. – Ма-мочка?.. »
– Что ты, маленький? – отозвался голос Ли.
Он знал, что это всего лишь сон, но он так хотел забыть, что это сон, так хотел.
– Ма?
– Я здесь... Рядом с тобой!..
– У меня есть один вопрос. Можно я скажу?
– Ну скажи, что ты хочешь узнать? Ну, маленький, что? Что ты хочешь узнать?
– Это глупо! Это дурацкий вопрос. Но он меня мучит. Ма, я хочу знать, кто? Кто управляет этим миром?.. – выдыхая слезы, сказал он. – Подлинно. Не эти правительства, не эти бандиты, не эти маги... Кто диктует смерти? Подлинно... Кто? Ты знаешь?
– Ты хочешь знать, кто управляет этим миром. Ник это нормальное желание...
Она говорила совсем не громко, примерно так Ли рассказывала ему о том, что такое смерть, когда ему было пять лет, примерно так она объясняла ему все про секс, когда ему было четырнадцать, примерно так она говорила о правильном пути христианства, обо всей глубине этого пути, впрочем, тогда голос ее был чуть приторнее, оживленнее...
– Кто управляет?
Он протянул руку, желая дотронуться до ее лица и проснулся. Пахло людьми и какой-то восточной острой приправой. Кто-то сильно дышал во сне, под неосторожной ладонью шевельнулось большое плечо. Ник выбрался из палатки, посидел на пороге, посмотрел на звезды, потом развернулся и полез обратно внутрь. Он не знал толком, зачем вползает опять в палатку, но когда нашел, понял.
Фонарик был большой и мощный, поэтому только проверив его (он посветил себе на руки), Ник вышел из палатки, обошел костер и дальше двинулся в темноте. Он ориентировался на звук моря. Перед глазами долго сохранялась сеточка – линии жизни на собственных ладонях. Он твердо знал, что хочет найти. С правой стороны возле моря должен быть раздолбанный снарядами щит:
« НАЧАЛО ОБСТРЕЛА »
Он падал, поднимался, отряхивая колени, дважды он терял фонарь и долго ползал во мраке, шарил в колючей сухой траве (это продолжалась целую вечность) и оба раза находил фонарь. Он иногда оглядывался. Впереди был шум моря и вроде бы легкий его блеск в темноте, как блестит огромное зеркало в фотолаборатории, подготовленной к работе, позади маячили багровые легкие силуэты костров. Он шел, то зажмурившись, то глядя в небо. Над головой шевелились, исчезали в невидимых облачках и вновь проявлялись синими уколами южные звезды. Он не мог ко всему этому относиться серьезно и поэтому улыбался. Поняв, что улыбается, он остановился, ощупал левой рукой собственное лицо (в правой был зажат фонарь) и сильными нажимами пальцев смял улыбку.
« Она умерла, – сказал он себе, – а я почему-то улыбаюсь... »
Зажмурившись, он двигался на повторяющийся шум волны, и только ощутив ногами море, остановился. Открыл глаза. Луна стояла в небе, противная и яркая. Перед ним до края лежало огромное зеленоватое пространство. Почему он подумал, что море похоже на гигантскую фотографическую ванну, в которой сквозь зелень проступает постепенно позитив ночного звездного неба?
Медленно, так чтобы случайно не шагнуть на сушу (ногам было приятно в этой прохладе), Ник двигался к цели. Он вышел совершенно точно. На фоне звезд, залитый лунным сиянием, горбился пробитый и покореженный снарядами щит. В этом свете он не был уже зеленым, он был черным.
– Ли! – негромко позвал Ник. – Мама, ты здесь?
Он переступал ногами в воде. Ни звука в ответ, только издали приносились обрывки чужих гортанных фраз.
– Прости меня!.. – сказал Ник и неожиданно, резким движением вскинув фонарик, осветил все вокруг. – Прости меня!..
Яркий белый эллипс, перетекая со щита на короткую траву, метался и дрожал, заезжая в нетвердой руке то далеко влево, то далеко вправо. Ник подумал, что хорошо бы заметили эти, у костров, свет фонарика, подумали бы, чужак крадется, и открыли бы из своих карабинов и автоматов хорошую стрельбу, а уж тут он прятаться не будет. Встанет в полный рост.
Но никаких выстрелов: ветерок, шорох, голоса.
Тела Ли нигде не было. Круг света остановился на рюкзаке. Рюкзак был разорван.
Когда Ник подошел (ему казалось, что он оставляет за собой мокрые теплые следы) и потянул за веревку, из рюкзака выпала книга. Он наклонился, посветил. Евангелие с откушенным углом мигнуло белыми страницами. Рюкзак прилично обгорел, и во все стороны полетела копоть, когда Ник пытался обнаружить свой дневник.
Копоть набилась в рот, она была горькой. Он нашел не только дневник, он нашел даже свою авторучку. Он присел на землю рядом со щитом.
– Ее унесли! – сказал он громко и твердо. – Если ее унесли, может быть, она была еще жива? Эта, из гостиницы, дурочка все перепутала!..
Со стороны лагеря ветром принесло громкий мужской смех. Заиграла музыка, наверно, включили переносной магнитофон. Женский визг, потом негромко прозвучал выстрел. Там плясали блики костров, и темные фигуры бродили по этому зареву, достигая головами звезд.
Зажав включенный фонарик между колен, он открыл дневник. Авторучка немного потекла, и Ник испачкал пальцы. Золотой колпачок щелчком полетел в сторону, в темноту, в море.
“Не стали бы они женские трупы по побережью собирать, – прищуриваясь, записал он как можно четче. – Они при деле, у них война, у них кровная месть. Делать им больше нечего, как женские трупы собирать... А живая женщина – другое дело, живая им пригодится. Живой и воспользоваться как-то можно... Живых они даже за деньги прикупают”.
Рука сорвалась. Фонарик погас. Прошло, наверное, минут пятнадцать, когда Ник, сцепив зубы, снова осветил страницы открытого дневника и сделал следующую запись:
“Я управляю только своей мыслью. Я не из их числа, – записал он. – Она умерла! Это очевидно!”
– Ты не из их числа! – сказал себе вслух, поднимаясь на ноги и засовывая книжечку дневника за ремень. – Ничем ты не управляешь, мальчик... И никогда не управлял... И не будешь управлять!
Прежде чем вернуться к костру, он немного постоял лицом к морю (он прихрамывал, во время одного из падений он разбил колено), но ощутив голод и осознав это, зашагал быстрее.
« Она жива... Жива... Жива... – повторял он себе. – Ее унесли, она должна быть где-то здесь, в лагере... Наверное, она лежит в одной из палаток... Здесь вообще много женщин! Конечно, она лежит в палатке, поэтому я не заметил ее » .
Огни костров смешались и закружили искрами. Лица вокруг дрожали, ходили над огнем; гуляли веселые гортанные голоса. Ник подсел к костру и ему сразу протянули флягу. Фляга была со спиртом. Неаккуратный глоток обжег все внутри. Ник вцепился зубами в протянутую ему кость. Баранина оказалась жесткой и пряной.
– Она жива! – сказал Ник, обращаясь к плечистому бородачу, сидящему от него по левую руку. На брезентовой куртке бородача издевательски поблескивал комсомольский значок.
– Еще хочешь? – спросил бородач, опять протягивая флягу.
– Нет... Пока нет! Пьян уже... Если можно, потом... Потом я выпью... Дай отдышаться-то!..
Ник отвел от себя руку с флягой и вдруг увидел знакомый крестик. Цепочка была намотана на черный волосатый палец. В этом свете крестик казался ярко-желтым.
– Извини, дорогой, – сказал Ник и весь потянулся к этой руке. – Чей это у тебя крест?
– А, это?.. – к нему повернулось совсем молодое, такое же темное, как и рука, лицо, черные глаза. – Одна женщина дала. Русская. Хорошая женщина.
Ник с трудом удержался, чтобы не вскочить на ноги.
– Где она?
– Она там осталась! – темная рука показала куда-то в сторону моря. – Красивая женщина. Я ее не бросил, я ее закопал по-человечески. Ее снарядом убило...
Металлическое горлышко фляги приварило к губам, глоток получился таким длинным, что пальцы судорожно продавили бока фляги, а струя спирта соединила в одну горящую речку губы и желудок. Голова его упала на грудь, рука отшвырнула пустую флягу. Мысль в голове сохранялась ясная, но пошевелиться Ник не мог очень долго. Очень долго он сидел, подогреваемый с одной стороны пламенем костра, тогда как спину обдавал ледяной ветерок, потом поднял глаза. Не было никакого чувства: ни страха, ни боли, – только отупение плескалось в жидком то возрастающем, то замирающем огне, и внутри этого отупения, как в мягком замшевом футляре, лежала длинная фраза:
« Красивая женщина... Я ее не бросил... Я ее закопал по-человечески... »
Он не очень понимал, что делает. Вытащил Евангелие, палец прошел по откушенному углу. Пламя метнулось искрами и затрещало, когда Евангелие полетело в огонь. Голова заболела, закружилась. Спирт, до этой секунды зажатый внутри мозга, разъехался колючими волнами по телу... Вокруг кружили лица и тени, веселые глаза обезьянки, сверкнувшие из темноты, щелчок затвора. Огромные губы Миры прошептали что-то бессвязно...
– Ты не из их числа!
Ник повернулся.
– Подбрось! Подбрось еще... Красиво горит!
Моментально он протрезвел:
– Да... Красиво горит... Бумага всегда красиво горит...
Следующим движением он закинул футляр с фотоаппаратом за спину, размахнулся и бросил в шумно поднимающийся огонь костра черную книжечку. Пламя развернуло дневник и зашелестело страницами. Могло показаться, что буквы, сгорая, уносятся вверх, в черноту.
rus 
deu 
вернуться
к предыдущей
читать
следующую