3
Они были одного роста, но он будто ослеп, не глядя под ноги, он все время задевал ветки распустившейся сирени (в ту весну много было в столице сирени – море), а она ловко уворачивалась от разгибающихся веток. Они сидели в открытом кафе, потом шлялись по парку, где гремели репродукторы, и вращались в разные стороны на кольцах аттракционов тысячи разноцветных лампочек. Он расстегнул свой белый плащ, и плащ метало ветром. Он шел за ней, за ее голосом, за ее смехом, как глупый теленок за собственным колокольчиком.
Ник хорошо запомнил огромный праздничный прожектор, рубанувший светом по глазам, когда они, желая срезать угол, кинулись с хохотом через кусты.
– Да ты весь в слезах! – крикнула Мира. – Ты весь в слезах и в сирени. Отряхнись, дурачок!
– А почему ты подумала, что я хочу тебя убить? – спросил он, вытирая рукавом глаза.
– Извини, ошиблась!.. – она тоже щурилась на прожектор.
Радостная истерика, развившаяся в нем в течении последних двух часов, неприятно оборвалась.
– Ты не ошиблась! – сказал он. – Я действительно хотел тебя убить!
– Что, правда?
Она побледнела, это почему-то удивило его.
– Правда хотел.
– А теперь?
Они стояли в кустах сирени, как в фиолетовой вечерней воде, и смотрели друг на друга блестящими от слез глазами.
– Теперь нет!
– Почему нет?
– Потому, что я тебя люблю!
Она осторожно погладила его ладонью по мокрой от слез щеке.
– Это у тебя шок! – сказала она. – В первый раз это очень трудно сделать. – Помада немножко смазалась на ее губах, и губы чуть расплывались. – Ты расскажешь мне, кто тебе приказал? Правда ведь, Ник, ты все мне расскажешь?
Он понял. Сразу все понял. Он догадался:
« Она про меня не знает. Просто там, в метро, совпали два обстоятельства: кто-то должен был ее прикончить, и она подумала, что эти кто-то — я. Она шагнула ко мне (какое надо мужество иметь?!) и напала первой. Наверное, все это время, пока мы шлялись по городу, она ожидала то ли выстрела, то ли укола ножа. Верно, она смеялась все время и старалась не поворачиваться спиной » .
Пьяный от счастья, он только теперь догадался, как легко опьянеть от счастья весной, опьянеть и наделать глупостей.
« Почему она вообще пошла со мной? Она хочет знать, кто приказал ее убить. Но я не знаю. Никто мне ничего не приказывал. Я не смогу ответить ей на этот вопрос » .
Он почувствовал, что сейчас Мира догадается об этом, развернется и исчезнет среди шума и блеска аттракционов. Он не хочет ее потерять. Он попробует узнать все. Узнает и скажет. Но сейчас? Сейчас попробовать солгать или все-таки сказать правду?
– Я хочу с тобой сегодня переспать! – сказал он и ткнулся губами в горячую багровую кашицу ее рта.
Она уперлась ладонями в его грудь и не то чтобы оттолкнула, осторожно отжала от себя.
– Прямо здесь? На траве, у всех на глазах?
– Я не знаю... – он вслепую ловил ее дрожащие пальцы, старался не задыхаться. Парк гремел и улюлюкал, свистел где-то за спиной, за дрожащим морем сирени. – Вероятно, не здесь!..
Ночью он сделал запись в черный дневник. Он вернулся домой после часу и, опасаясь ссоры с теткой, снял ботинки и ходил на цыпочках, от возбуждения пританцовывая. Он заглянул в комнату матери. Екатерина Максимовна спала на постели Ли. Она раскрылась во сне. Атласная белая ее сорочка сильно задралась. Света из коридора было вполне достаточно, и некоторое время, стоя в дверях, Ник разглядывал полноватые, но длинные и красивые ноги тетки. Его удивили такие малюсенькие, игрушечные пальчики на ее ногах, каждый будто нарисован кривым перышком, каждый окрашен капелькой лака. Такие же темные, как у Миры, волосы лежали на лице, и лица совсем не было видно.
“Я не смог , – записал он в дневник, комфортно устроившись на кухне, положив перед собою снятые с руки часы и поставив рядом с ними чашку кофе. – Когда мы пришли к ней, и можно было сделать с ней все, я раскололся. Я не убил ее. Я не переспал с ней! Она приказала больше не приходить!
Вероятно, моя эйфория обусловлена тем, что напряжение, испытанное мною в метро, напряжение, возникшее от того, что я пытался поломать свое естественное начало и убить человека, вылилось в совершенно другое чувство. Нужно это понять и отчитаться перед собою. Убийство пока откладывается. Это потом. Я чувствую невероятный подъем, приливы нежности сотрясают меня при каждом воспоминании об этой женщине. А между тем, данное чувство лишь результат шока.
Я все время пытаюсь петь, я крещу лоб, как и положено, инстинктивно, без юродства, щепотью, но проходит минута, и ноги снова сами начинают пританцовывать, а на глаза наворачиваются счастливые слезы. Я знаю механизм своего чувства, но я не могу с ним справиться. Поэтому я больше не буду бороться с этим чувством, я пойду ему навстречу и доведу до абсурда. Тогда оно само пройдет”.
Они поднялись по узкой неосвещенной лестнице на четвертый этаж, лифт не работал, – одна лампочка на подъезд, и та внизу. Мира шла впереди, и туфельки стукали по ступенькам с болезненной осторожностью. Спина ее находилась перед ним – розовая изгибающаяся складка посреди спины, и если бы он действительно хотел ее убить, то здесь это было просто. Сидя на кухне ночью, он запрокинул голову, закрыл глаза и вспоминал, уже только ощупывая свой дневник, лежащий на столе, но ничего не записывая.
– Что будем пить? – спросила она, появляясь из ванной в халатике, в тапочках на босу ногу, со стертыми губами – никакой багровой каши. – Коньяк?
Ему стало смешно, он подумал, что уж слишком все это похоже на сцену из фильма – и мебель вокруг какая-то совсем новая, и кресло, теплом обволакивающее напряженные в судороге ожидания мышцы, и женщина в халатике с перламутровыми пуговицами, скрестившая очень длинные ноги, присела напротив него. Ее темные глаза, ее голос, и бокал в руках, и музыка.
Сперва он подавился коньяком, а потом, захлебываясь собственной слюной, рассказал ей все. Теперь он не мог даже припомнить точно, сколько он выдал в один присест, на одном дыхании своих тайн. Сразу, скопом все вывалил. Ему было стыдно и сладко от этого, по крайней мере, теперь, спустя несколько часов. Да, приятно. Слишком много накопилось абсолютно личного. А батюшка на исповеди такой кретин, что вряд ли может вникнуть хотя бы в малую часть.
Он рассказал этой женщине о своем первом дневнике, рассказал о своей школьной подружке, сказал, что хочет в первую очередь понять, кто управляет этим проклятым миром, а уже потом все остальное, что понять, кто управляет – это главное. Ведь на самом деле: не могут же управлять те, кто утверждает, что управляют они, а в Бога он, увы, так и не смог уверовать. Он признался, что жизнь – это большой химический опыт, сумма реакций и больше ничего, он сказал, что очень плохо чувствует себя без матери. Он всегда жил вдвоем с матерью, он так прилепился к ней, что теперь, когда она уехала всего-то на два с половиной месяца в Германию, чувствует себя плохо. А тетка Екатерина из Киева, поселившаяся на время отсутствия матери, просто достала его. Приходит чуть поддатая и начинает с обещания научить его правильному пониманию слова « секс » , а заканчивает сочным храпом. Стоя на коленях и целуя руки Миры, он признался, что еще девственник.
– Ты будешь у меня первой! – сказал он.
– Пусть первой будет какая-нибудь маленькая девочка, – возразила она. – Такая же, как ты, глупенькая.
– А потом?
– Потом, может быть... Не могу тебе обещать!.. Но ты очень смешной мальчик, Ник, и ты красивый мальчик, так что это с нами вполне может быть. – Она покачала тоненьким хрупким пальчиком у его носа. От пальчика пахло сиренью. – Только запомни, я не убийца, я никогда этого не сделаю! Я не лишила девственности ни одного мальчика...
Он посмотрел ей в глаза, рассчитывая заметить блеск, какой бывает у серьезных сумасшедших, но ничего подобного не нашлось. Темные глаза Миры были нежны, они тихо смеялись.
rus 
deu 
вернуться
к предыдущей
читать
следующую