ПРОКОФЬЕВ
рассказ
из книги "Обманки"
Прокофьев дезертировал не по-человечески. Ему оставалось служить три
месяца. Ушел в самоволку и не вернулся. Нашли его только на четвертые
сутки, а если больше трех суток - трибунал.
Он так боялся, что выбросил даже казенное белье. Прикрываясь черным
коротким пальтишком и брючками, и все это на голое тело, Прокофьев отправился
из части через весь город к своей Любке. Перед этим была нездоровая
шутка, спьяну Любка сфотографировалась сразу с двумя парнями, и кто-то
сунул фото в конверт и надписал адрес.
Прокофьев рассчитал, что если его так в одном пальто на голое тело возьмут,
то отправят в сумасшедший дом. Мороз прихватил лютый, сорок лет не было
такого мороза, без ветра, без снега, только горение фонарей, и все вымерло,
белая прямолинейная пустота, к середине вечера потерявшая последнее
движение замерзших на острых путях трамваев.
Прокофьев пытался согреться в трамвае. Неосвещенная, насквозь распахнутая
машина поразила его тело остриями деревянных свдений, и он чуть не остался
там из-за боли в ногах.
Любка не спрашивая положила Прокофьева в ванну и долго массировала крепкой
розовой рукой его отвердевшее на морозе тело. Потом поила его крутым
чаем с медовым пряником.
- Я сегодня гостей жду, милый!- объяснила она.- Если хочешь, можешь
в маленькой комнатке перекантоваться, мамки все равно нет сегодня, она
в ночь. Не могу же я, чтобы тебя здесь видели, ты же беглый, как преступник!
Прокофьев думал заснуть в горячей постели Любкиной матери и не мог понять,
действительно он спятил, или все наяву, или звенят рюмки, гогочут пьяные
голоса за шаткой стенкой, остренько пахнет болгарским огурчиком и коньяком...
Шелест шелкового белья, искры, летящие в темноте за полуоткрытой дверью,
один-единственный вздох, стук каблука и частое резвое дыхание...
- Люба, Люба... Любовь...- шепелявил по-мальчишески голос в темноте,
такой знакомый... Голос Пиунова, его не взяли в армию, он был сумасшедший
со статьей.
Нашли Прокофьева только на четвертые сутки. Голый по пояс, он забился
на хлебозаводе между двух теплых котлов. Даже когда сторож окликнул
его негромко, когда нацелил на него свое оружие, Прокофьев не отвлекся,
положив под себя обмерзшее и теперь оттаявшее и полное воды пальто,
он царапал в блокнотик стихи.
В помещении хлебозавода повисал сухой горячий воздух с хрупким и сладким
запахом печенья, и круглые шары ламп вполнакала будто припорошены были
горячей мукой. На стеклах острие мороза, а котлы снаружи черные, гладкие,
теплые...
Прокофьева признали вполне нормальным. Он получил два года дисбата.
Комиссовали через полтора года по инвалидности.
Пригвожденный первой группой к своим коммунальным девяти метрам, он
ничего не видел, ослеп совершенно, потом запил.
Через год его нашла Любка, и они поженились. Это было уже лето, плетущееся
за тобой запахами прогретой листвы и автомобильного мазута. Оно грохотало
по высоким белым стенам загса как танковая колонна, и фата летела от
бурного дыхания Любки, касаясь пересохших прокофьевских губ.